WAGNERITE
Crazy Member
ჯგუფი: Members
წერილები: 4129
წევრი No.: 19496
რეგისტრ.: 26-April 06
|
#22919214 · 11 Dec 2010, 18:40 · · პროფილი · პირადი მიმოწერა · ჩატი
ერთი მოგონება ბრამსისა და ოისტრახის შესახებ
Последний день Давида Ойстраха (воспоминания Якова Флиера)
Мне довелось участвовать в последних концертах Давида Федоровича — последнем московском концерте 6 октября 1974 года, в затем, по его приглашению, в цикле из произведений Брамса, проводимом им в Амстердаме. В четырех концертах должны были исполняться все симфонии, все концерты с оркестром — два фортепианных, скрипичный и двойной (для скрипку и виолончели). В первом концерте Давид Федорович выступал и как солист, и как дирижер, позволив себе, к сожалению, такую гигантскую нагрузку.
За два дня до своего концерта я прилетел в Амстердам и прямо с самолета попал на его второй концерт, где он прекрасно дирижировал Второй симфонией... Это выступление запомнилось мне как большой праздник музыки. Надо сказать, что все концерты проходили в знаменитом зале Концертгебау с его огромными двумя лестницами, по которым входят и поднимаются затем наверх оркестр, дирижер и солисты. Пройти несколько раз после напряженного концерта 35 ступенек вверх по лестнице — не такая уже малая нагрузка на сердце! Поэтому Давид Федорович, по нашему совету, после окончания концерта не уходил сразу наверх, а поднимался лишь на две-три ступеньки, останавливался, а затем снова выходил на авансцену на нескончаемые аплодисменты.
21 октября состоялась наша репетиция Второго концерта Брамса. Давид Федорович поднял дирижерскую палочку, наступила абсолютная тишина и... вместо величественного соло валторны в пиано раздалось грохочущее тутти всего оркестра, трижды сыгравшего туш! Сначала я изрядно перепугался, а затем вспомнил, что это был день моего рождения и мой дорогой друг приготовил мне такой неожиданный сюрприз! А после репетиции я получил от него другой подарок, — конечно же, шахматы! И какие! Великолепной работы голландских мастеров. Я берегу их как самую дорогую реликвию. Я не могу не вспомнить здесь еще один его подарок, особенно мне дорогой: за несколько месяцев до этого он привез мне из ФРГ факсимиле рукописи си-минорной сонаты Листа, чрезвычайно близкого мне произведения, сыгравшего немалую роль в моем пианистическом и музыкальном становлении. Ойстрах об этом хорошо помнил и в Берлине у одного из коллекционеров сумел для меня ее получить! Неоценимый подарок — ведь в рукописи отражен процесс создания гениального сочинения Листа. Там можно прочитать все варианты, порядок записи текста, целые пласты музыки, не вошедшие в окончательный текст, авторскую аппликатуру и многое другое. Меня поразило дружеское внимание Давида Федоровича.
Итак, 22 октября 1974 года состоялся наш концерт, которому было суждено оказаться последним в жизни величайшего музыканта — Давида Ойстраха. За пультом стоял друг, влюбленный в музыку, помогавший мне во всем и чувствовавший каждое дыхание солиста. Я думаю, что это было наиболее удачное исполнение в нашей ансамблевой практике. Во втором отделении я пошел в ложу и слушал вдохновеннейшее исполнение Третьей симфонии Брамса. Мне приходилось много слушать эту симфонию в интерпретации крупнейших дирижеров мира, но такого поразительного, вдохновенного, проникновенного исполнения я не могу припомнить. Овация длилась бесконечно. Я видел слезы, взволнованные лица. Никому не приходило в голову, что это было последнее выступление гениального музыканта перед публикой.
После каждого концерта Давид Федорович бывал в приподнятом настроении, но никогда я не видел его таким взволнованным и счастливым. Приехав в отель, мы пошли к нему в номер, вспоминали и заново переживали этот концерт. Разошлись поздно вечером. На следующее утро, 23 октября, Ойстрах репетировал с оркестром последнюю программу цикла, занимаясь Четвертой симфонией Брамса. Когда я днем пришел к нему в номер, Давид Федорович сказал мне: «Яша, поскольку ты завтра днем улетаешь в Москву, я хочу провести с тобой последний вечер. Прошу тебя, приходи около 8 часов, так как я должен до этого послушать Исакадзе и ее брата к завтрашнему концерту».
Через два часа раздался телефонный звонок, и Давид Федорович попросил меня прийти на час позже: «Хочу повторить для Англии концерт Моцарта» (после Голландии у Ойстраха должны были состояться концерты в Англии).
Поднявшись в назначенное время на седьмой этаж, где находился его номер, я услышал звуки финала ля-мажорного концерта Моцарта. Ойстрах играл с такой теплотой и любовью, что я не захотел ему мешать и простоял минут пять, с наслаждением слушая его игру. С последними звуками скрипки я постучал в дверь и вошел в номер. «А знаешь, дорогой мой, — сказал я ему, — ты великолепно играешь на скрипке! Я с таким удовольствием слушал тебя за дверью». Он улыбнулся и ответил: «Раз тебе нравится, как я играю, тогда послушай еще и Баха. Это — редко исполняемый концерт для скрипки и гобоя с оркестром. Мне хотелось бы повторить его для одного из выступлений в Лондоне». Играл Давид Федорович сидя, поставив перед собой клавир концерта. Он часто поднимал на меня глаза и, чувствуя, как я взволнован его исполнением, играл особенно тепло, просто и откровенно. Окончив играть, он устало опустил смычок. Это были последние звуки великого скрипача, которые суждено было услышать только его жене Тамаре Ивановне и мне.
Казалось, что в последний день своей жизни Ойстрах не мог расстаться с музыкой. Подумать только: с утра он провел трехчасовую репетицию с оркестром, к вечеру репетировал двойной концерт Брамса с Лианой Исакадзе и ее братом, затем работал над концертами Моцарта и Баха. Рядом на столе лежал кассетный магнитофон. Я спросил, что там записано. Давид оживился: «Это двойной концерт Брамса, который мы записали е Фурнье. Какая замечательная музыка! Хочешь послушать кусочек?» Но здесь встрепенулась Тамара Ивановна: «Ты совсем замучил себя и Флиера музыкой. Сейчас же садитесь ужинать». Давид Федорович рассмеялся: «Знаешь, я сейчас вспомнил свое знакомство с известным скрипачом Шерингом. Он пригласил меня на свой сольный концерт. Программа была очень обширная, к тому же он любит много играть на «бис». Затем он позвал меня к себе в гости. Пришли в гостиницу. В тот день я рано пообедал и мечтал, чтобы коллега пригласил меня за стол. А Шеринг мне говорит: «Здесь у меня несколько прекрасных записей, послушайте их». И начинает ставить пластинку за пластинкой. Я был страшно голоден, а он беспрерывно кормил меня музыкой. А теперь в роли Шеринга я выступаю, кажется, сам!».
Мы просидели почти до полуночи. Я не помню после его тяжелой болезни ни одного дня, когда бы он был так весел, в отличном расположении духа, когда бы он настолько хорошо себя чувствовал. Он радовался прекрасным рецензиям на его концерты, хотя очень давно привык к ним. С удовольствием показал и вручил мне рецензию на наше совместное выступление. Казалось, он был весь в музыке, забыл о болезнях, строил планы на будущее, говорил мне, какие произведения предполагает сыграть в предстоящем сезоне.
В половине двенадцатого он сказал: «А не прогуляться ли нам с полчасика?» — так мы делали в предыдущие вечера. К сожалению, я тогда отказался, так как хотел пойти к себе в номер и собраться к предстоящему отъезду. Мы договорились встретиться утром за завтраком. Последние слова, которые он сказал в моем присутствии, были: «Ну что ж, Тамарочка, тогда пойдем подышим вдвоем».
Я спустился к себе, упаковал чемодан, лег и быстро заснул. Неожиданно в половине пятого утра раздался телефонный звонок, который сразу вызвал у меня чувство огромной тревоги. Я поднял трубку и услышал задыхающийся, полный отчаяния голос Тамары Ивановны. Она смогла произнести лишь два страшных слова: «Додик умирает». В ответ я что-то прокричал о докторе. Она ответила, что доктор уже вызван, но это, очевидно, поздно! С невероятной скоростью я оделся и взбежал с пятого этажа на седьмой. Влетев в номер, я непроизвольно закричал: «Додик!» Мне показалось, — я не знаю до сих пор, так ли это было, — что Давид Федорович чуть приподнял голову, сделал мучительное движение и тотчас упал на подушку. Это, видимо, был его последний вздох.
Не веря, что это конец, я побежал вниз встретить доктора. Упав на лестнице, я сильно разбил ногу, но даже не заметил этого. По дороге успел постучать в номер Лианы Исакадзе и сообщить ей трагическое известие, а затем сбежал вниз. Через несколько минут мы с доктором поднялись в номер и в безмолвии, с таившейся где-то надеждой, ждали его ответа. Доктор вышел с поникшим лицом, и мы поняли, что все кончено.
На нас с Тамарой Ивановной и Лианой Исакадзе легло тяжелое бремя возвращаться в Москву с телом Давида Федоровича. Мы сидели в самолете, убитые горем. На амстердамский аэродром проститься с Ойстрахом собралось множество людей. Некоторые, узнав о несчастье, успели прилететь из Лондона, Парижа и других городов. Импресарио Хукриде, который был организатором концертов, рассказал: «Когда я появился в 9 часов утра перед оркестром, ожидавшим Ойстраха для репетиции, и сообщил о великом горе, то весь оркестр заплакал. Тут только я по-настоящему понял, как музыканты любили Ойстраха, как трагически они восприняли весть о его кончине».
Когда через несколько дней в Большом зале консерватории состоялась гражданская панихида, то я, несмотря на плохое состояние здоровья, счел своим долгом товарища сыграть «Интермеццо» Брамса — композитора, музыкой которого Ойстрах закончил свою прекрасную концертную жизнь, полную редчайших творческих откровений.
Но искусство Ойстраха не умрет. Оно навсегда останется в памяти миллионов, слушавших его несравненную игру. Его исполнение будут слушать и грядущие поколения, оно будет звучать в веках, благодаря уникальным записям. Ойстрах будет жить и как воспитатель нового поколения скрипачей, которые с честью будут нести великое имя своего учителя, его неповторимое искусство, его глубочайшую, светлую творческую индивидуальность.
(Д. Ф. Ойстрах. Воспоминания. Статьи. Интервью. Письма. М., 1978.)
|