naperckali
Crazy Member
ჯგუფი: Registered
წერილები: 1381
წევრი No.: 89824
რეგისტრ.: 25-April 09
|
#16572527 · 21 Nov 2009, 20:10 · · პროფილი · პირადი მიმოწერა · ჩატი
მაინც რუსეთუმეთ მთვლის товарищ ძენი და დავდებ ამ ტექსტს , უზუსტუბები კი არის,მაგრამ ღრუსის კვალობაზე კარგი სტატიაა / ბევრია !
Я ВИДЕЛА, КАК РУХНУЛ МИР
Эльвира ГОРЮХИНА, обозреватель "Новой", Москва - Цхинвали - Эредви - Ванати - Сацхенети - Москва
История распада села Ванати - последнего островка здравого смысла в грузино-осетинском море безумия
- Ну, как там мое любимое село Ванати?
- Его нет, моя дорогая.
- Как это нет?
- Уничтожено. Полностью.
Из разговора с нашим корреспондентом Еленой Милашиной, вернувшейся
из Южной Осетии
Вот что я знала наверное: как бы ни сложилась моя жизнь, но до Ванати я непременно дойду.
Бог не ссудил мне сил добраться до этого южноосетинского села сразу после войны.
...Сентябрь 2009 года. Я в Беслане. До Ванати - рукой подать.
...Не доезжая Цхинвали, сворачиваем на путь, который исхожен мной в течение восьми лет.
Да, да, каждую осень, начиная с 1992 года по 1999-й включительно, я шла по одному и тому же маршруту: Тбилиси - Гори - Эредви - Ванати - Сацхенети. Не было случая, чтобы я пропустила хотя бы одну осень.
...1992 год. Стою на пропускном пункте в никозийском миротворческом батальоне, пронизанном ветрами и дождем. Мой путь лежал в Цхинвали. В штаб Смешанных сил по поддержанию мира и правопорядка.
Ко мне подошел молодой человек с повязкой Красного Креста. Он ждал, когда ему отпустят лекарства.
- Вы не хотите посмотреть, как живут годами дети и старики под обстрелом? - спросил, не очень надеясь на ответ.
- Хочу, - сказала я.
Через три дня он приехал за мной на "Урале". Мы двинулись в Ванати, огибая осетинские села.
Поселили меня в здании больницы с выбитыми окнами. Тэмо Сознашвили - врач в миротворческом батальоне. Работает по контракту. Ему нужны деньги, чтобы перевезти свою большую библиотеку из Тбилиси в Екатеринбург, где он живет с семьей.
Я прожила в этом дивном кавказском крае целую неделю. Именно здесь ощутила всю абсурдность и нелепость войны между осетинами и грузинами. Тэмо просил меня не говорить его матери, как здесь опасно.
"Какая опасность?!" - наивно размышляла я. Шумели горные реки, впечатляли древние крепости, построенные на вершинах гор. Сыпался грецкий орех. По дорогам бродили странные собаки. Собаки как собаки, но что-то волчье было в их повадке. В глаза прямо не смотрели. Поджимая хвост, подходили к человеку боком. И - не лаяли.
Село не принимало войны. Оно сызначала было осетино-грузинским. Здесь все еще не делились по-национальному признаку. Почти в каждой семье своя драма. Ее точно определила Лиза Хадури:
- Я виновата дважды. Первый раз, когда я, осетинка, вышла замуж за грузина. За это его убили. Второй раз, когда от грузина родила двух мальчиков. Их тоже убили.
Три покойника в один год.
...Дом грузинки Замиры полуразрушен, потому что первый президент Грузии Звиад Гамсахурдиа распорядился: поврежденные землетрясением дома восстанавливать только грузинам, а у Замиры муж осетин.
- Скажи, так бывает? - спрашивает меня учитель Севасти. - Вчера был брат, сегодня - враг.
Нет, не бывает!
...Вахтанг - тбилисец. Ванати - его отчий дом. Здесь родился сын Иосиф. Любимая фраза старого философа: "Хочу задержать истину!". Истина состоит в том, что столетиями на этой земле жили два народа, сплетенные судьбами так, как никакие народы на свете. Осетины и грузины. Иосиф, сын своего отца, тоже задержал истину. Однажды на мои очередные вопли по поводу красоты Ванати он сказал: "Я не могу любить свое село". Он показал на остатки сгоревшего дома.
- Но ведь война... - промямлила я.
- Спроси, чей это дом, и я тебе скажу...
Я спросила.
- Это дом осетина. Его подожгли наши. Может быть красивым село, если в нем есть такой дом? Красота ушла из нашего села.
...Красавец Георгий - осетин. Лесник. Женат на грузинке Тане, учительнице физики. Не может смириться с тем, что делянки определяются по национальному признаку. Как осетин он работает на осетинской делянке.
- Режут по живому, - сказал.
...Однажды толпа собралась у дома лесника. Требовали выхода Тани. Она вышла. От озверевшей толпы ее спасли ученики. Но в той толпе она встретилась глазами со своим учеником. На следующий день он пришел к учительнице каяться. Через три дня после покаяния покончил с собой.
- Лучше бы меня убили, а он остался жить, - говорит Таня.
...Лира - дочь Георгия и Тани. Весь ужас войны испытала на себе. Семья разделилась. Отец с детьми жил в Цхинвали. А мать на санках из Ванати возила им продукты тайными тропами.
- Я все это видела своими глазами. Я знаю, что это случилось, но я не верю, что это было.
Жизнь каждый день преподносила сюрпризы, которые должны были породить рознь. Но село стояло на своем, как на своем, твердом и незыблемом, стояли горы, которые, если верить великому Важе Пшавеле, думают свою думу.
Я любила Ванати за этот дух сопротивления безумию. За то, что никакие жертвы не становились поводом для возмездия.
Было еще одно обстоятельство, которое пронзило меня. Только что выйдя из полоха войны, они вспоминали только те случаи, которые подтверждали непреложную истину: мы - братья.
Какое главное событие произошло в жизни учителя Севасти? Его дочь жила в Цхинвали. Дом подожгли. И тогда осетинка по имени Надя ("Вы фамилию не пишите, мало ли у нее найдется врагов"...) в кромешной ночной тьме взломала дверь горящего дома с криком "Спасайтесь!". Дочь спаслась. А сегодня в верхнем осетинском селе хоронят родственницу Нади. Вся семья старого учителя ушла на похороны в горы.
...Тридцатисемилетняя Гулико, мать четверых детей, рассказывает: год назад осетины объявили в Мармазети толкучку. Женщины Сацхенети поднялись в гору. Их окружили. Решили сжечь. Гулико поместили в отдельную комнату. Охранником поставили мальчика лет тринадцати. Он вел себя странно: то закрывал лицо курткой, то подавал какие-то знаки. Он узнал ее. Гулико работала в цхинвальском интернате. Наконец он шумно отодвинул автомат и указал на дверь. Гулико спаслась. Спаслись и женщины.
Появился ОН. Старик. Осетин. Пал в ноги поджигателям и крикнул: "Убейте меня! Сожгите меня. Отпустите женщин!".
С тех пор я начала собирать рассказы грузин об осетинах, армян об азербайджанцах, русских о чеченцах, грузин об абхазах. Начало этим рассказам было дано в Ванати. Это был залог неистребимого в человеке - его человеческой сути.
Теперь я знала: будущее есть у того народа, который закладывает в память поколений истории о людях как братьях.
Мэдзебе!
Врач Тэмо оказался прав. Ванати все-таки было опасным местом. Он бесследно пропал на следующий день после моего отъезда.
...1999 год. Ноябрь. Русико, мать Тэмо, все еще надеется найти тело сына. Седьмой год пошел, как мы бродим по окрестным селам.
...Вот уже видны верхние осетинские села. Здешние жители хорошо знают Русико.
- Я все еще ищу сына, - обращается она к осетинам. - Он является каждую ночь во сне и говорит: "Мэдзебе" ("Ищи меня"). Я не держу на вас зла. Вы перед Богом оправданы. Его могли убить свои.
Спрашиваю Русико:
- Ты в самом деле думаешь, что его убили грузины?
- Не в этом дело. Осетинская мать тоже потеряла своего сына. Каково ей? Так же, как мне.
Когда Русико ходила в верхние села искать сына, ей помогал молодой осетин. По шею в снегу был. Он теперь ей как сын.
...Русико и Таня говорят по-грузински. По тому, как зашлась в плаче мать Тэмо, я понимаю: стало известно, как убили ее сына.
- Ты теперь не будешь к нам приезжать? - спрашивает Замира и зачем-то отправляется на чердак - ищет календарь на 2000 год.
Замиру обокрали. И она знает, кто это сделал.
- Мои мыши много кукурузы съели, но кошкой они не стали. Так и эти. Жить надо так, чтобы у тебя нечего было украсть. Вот скажу детям, чтоб матрас привезли. Будет где тебе спать. Не забудь на будущий год приехать вовремя.
А вот и календарь. Я должна запомнить: десятого, семнадцатого и двадцать четвертого сентября 2000 года будут дни Святого Георгия - праздники в осетинском селе Гери. Это верхнее село. Там уже сейчас снег.
Если несколько лет тому назад грузины боялись заходить в село, то в этом, девяносто девятом, приезжало много народу. Даже из Тбилиси.
- Мы поднимаемся в Гери, чтобы сказать: ничего не было! Будем жить как братья, - сказала Замира.
Я выучиваю обращение к Гмерти. К Богу. "Ну дагвашоребт эртманетс!" Не разделяй нас, Господи! Не разделяй!
С тех пор прошло ровно десять лет. Господь не услышал нас в очередной раз. Их разделили.
Цхинвали обвешан плакатами, на которых выражена благодарность России за то, что она разрубила смертный (?!) узел. Разрубила по-русски.
И это - правда! Разрубила.
Сестра моя!
Все-таки представить себе, что ни Ванати, ни Эредви попросту нет, было невозможно.
Возможно! Еще и как...
Вот он, дом Замиры, разгромленный дважды. Первый раз - как дом осетина, второй - как дом грузинки.
В Сацхенети находим дом осетинки Марии. Муж парализован. Мария передвигается с палкой. Двор завален початками кукурузы и стручками фасоли. Корова сломала ногу. О лечении речи нет. Придется резать. Она уже продала одну корову. Нашлись доброхоты. Принесли мешок сахара и муки - за корову. Обманули.
В округе - ни души.
Спрашиваю о своих друзьях. Мария начинает плакать. Плачет горько и сильно. Обнимает меня, и я слышу (до сих пор слышу!), как она причитает по-русски:
- Сестра моя! Сестра моя!
Роковая ошибка Марии, как я потом поняла, состояла в том, что она то и дело предваряла русскую фразу грузинским "генацвале".
Лезу в карман. Достаю какие-то сотни. Кладу в ее карман. Это сущие копейки. И стыдно, что ничем не можешь помочь. Ни-чем!
Мария говорит, что Татьяна с Георгием живут в своем доме. Господи! Праведный! Дай мне эту встречу.
Когда-то этот дом был красив. Не раз ночевала. В первые годы света не было. Мы собирались у огня буржуйки. Пекли мчади - кукурузные лепешки. И все-таки были все живы. Казалось, наши несчастья позади. Кто же мог помыслить, что Таню снова будут выгонять из села. И тогда обезноженный лесник скажет: "Я умру, если ее не будет".
...Две собаки, некогда злые, растянулись у входа в дом и никак не реагируют на мой приход.
Георгий неподвижно лежит на тахте. Мария сказала, что он ослеп. Он вспомнил меня. Рассказывать о погромах не стал. Нет, что-то он все-таки хотел сказать. Закрыл лицо ладонью, а сквозь пальцы текли слезы. Единственное, что он сказал: "Правды никто не узнает".
Тани не было. Пошла искать корову. Я хотела сделать снимок. Рука моя к фотоаппарату не протянулась. Георгий все еще плакал беззвучно. Когда я уходила, он сказал все ту же фразу: "Я умру, если ее не будет".
Прошла мимо школы, в которой давала уроки. Страшное это зрелище - школа, которой нет. Опознать дома, где жили люди, которых ты любил, не представлялось возможным. Каждый год ты брала отпуск за свой счет, чтобы преодолеть тысячи верст, чтобы однажды сказать: "Здравствуйте, все!". А они тебе скажут: "Что ты так поздно в этот раз приехала. Хурма уже отошла". Скажут так, будто все дело в хурме и есть, а расстались мы на самом деле вчера. Будет жаром пылать буржуйка в доме Вахтанга и Нателлы, и наши тени будут выше нас. Мы не знали, что на самом деле тогда были счастливы. Нам в голову не могло прийти, что самое страшное впереди, что нас просто может не быть на этой земле.
На самом деле на этой земле и не стало их.
...Мы выезжаем из Ванати. Водитель Казбек произносит фразу: "Все эти осетины, которые здесь жили, предатели осетинского народа".
Я молчу. С этой минуты слово "предатель" будет как хлыст по тем, кто не включился в победную эйфорию и позволил себе скорбь по соседу.
- Ты хоть знаешь, кто такой Давид Сослан? - спрашивает Казбек. Ни с того ни с сего.
- Знаю, - говорю. - А кстати, чем он занимался?
- Чем? Да ничем! Просто спал с грузинской царицей - и все!
Вот так. Только так. Сделал характерный уничижительный жест. В конце пути подвел итог: "Нехристи они, эти грузины".
Вот она сила разрушения. Сорваны все защитные клапаны.
А у меня на груди крест святой Нино, освященный в Кашветской церкви. Наглухо застегиваю воротник...
...Официантку в кафе зовут Нана.
- Какое красивое грузинское имя...
- Да вы что?! Это имя французское.
...Местного водителя зовут Рауль. Рассказывает о тяжелых годах изоляции.
- К чему труднее всего привыкнуть? - спрашиваю.
- Можно привыкнуть к голоду. Холоду. Труднее всего привыкнуть к грузинам.
И пошла писать губерния...
Ничего не было! Ни совместных браков, ни рожденных детей, ни внуков, ни правнуков.
Очень тихо и осторожно, почти вполголоса говорят и о другом.
- Что хорошего, что границу закрыли. Раньше все в Лило (рынок в Грузии) ездили, задарма турецким товаром запасались, а сейчас?
- Чем была хороша Грузия? Своим крестьянином. Помидоры в наших местах никогда не стоили дороже 10 рублей. А теперь - полсотни. Как жить...
- Знаешь, что я поняла? Смешанных браков быть не должно. Муж мой осетин, я - грузинка. А сын? Он разрывается на части. Он воевал. Вот он и увидел убитого старика-грузина. Зачем-то лицо ему закрыли газетой. Сын говорит: "Мама, мне его так жалко стало". Ему стыдно, что стало жалко.
- Возьми антологию осетинской прозы и посмотри, какие современные тексты тебе понравятся. А потом загляни в примечания. Лучшими окажутся южноосетинские писатели. Южная Осетия сохранила свой язык. Так разве это был геноцид?
Согбенный
Нас трое: южноосетинский журналист Тимур, политолог из Северной Осетии Виссарион и я.
Водителя зовут Мухарбек. Это он приостановил машину и стремительно направился к огню. Горели... книги. Много книг. Зрелище жуткое. Горел Шекспир и "История советской литературы", книги по языкознанию и монография о французских просветителях. Спасти книги было трудно. Но Мухарбек вытаскивал их из огня.
- Да бросьте уж эту "Историю советской литературы", - посоветовала я
- Что вы говорите? Была страна. Большая. Общая. Страны нет, а книга есть...
Это он спас от огня фолиант голубого цвета. На обложке - следы пепла других книг. Белой грузинской вязью значится имя - Микаэл Модрекили. Название: "Гимны Х века". Вот тут мы все ахнули.
Модрекили переводится как согбенный (не разгибающийся от трудов). Это средневековый философ и поэт Грузии.
Мухарбек открыл багажник и уложил книги. Много книг.
Мы ехали в грузинские села. Таковых не оказалось. Тимур так и остался на книжном пепелище...
В одном из дворов полуразрушенного дома сидят грузинки. На дорогу выставлены ведра с помидорами. 50 рублей за кг. Ни имен, ни фамилий не называют. Фотоаппарат вызывает ярость.
Моя цепочка, на которой крест святой Нино, лопнула. Я показываю крест грузинке.
- Зачем ты мне его показываешь? - спрашивает грозно. - Что ты хочешь знать обо мне?!
Она думает, что я ее провоцирую.
Уходим. Ищем продавца-грузина, которому хотим вручить "Гимны Х века".
...Осетинский дом. Бабушка, дедушка, внуки. Спрашиваем, где живет продавец.
- А нет ли у вас еще грузинских книг? Я приберегла бы их на память.
Женщина подходит к багажнику, читает названия грузинских книг вслух.
Я спрашиваю Мухарбека: "А зачем мы ищем продавца, если есть такая женщина. Давай подарим Модрикели именно ей".
Мухарбек достает книгу того самого небесного цвета, который воспел Николоз Бараташвили. Да, это был тот самый синий цвет. Женщина бережно перелистывает страницы, точно зная, какой в ее руках дар.
Я все прилаживаюсь сделать снимок так, чтобы была видна и книга, и ее обладательница. Мой "сокровенный" замысел она понимает. Кладет книгу на грудь и спрашивает: "Так тебе надо? Снимай!".
Мухарбек везет нас на кладбище. Это еще зачем?
- Погоди! Почитай фамилии... Тебе все станет ясно.
Читаю: Папуашвили, Тебиева и т.д. Он грузин, она - осетинка. Он осетин, она - грузинка.
- Прежде чем начать войну, они бы по кладбищу походили...
Кладбище расположилось на возвышении.
Отсюда открывается красота такой силы, что просто немеешь.
- Вот скажи, - не унимается Мухарбек, - чья это красота, если она дана Богом?
Мы возвращаемся. На этот раз грузинки просят книги. А у нас только лингвистические труды. Мы щедро их раздаем.
Эту картину не забыть вовек: полуразрушенный дом, разбитая дорога, покореженная ограда сада, а за ней восемь женщин, одна из которых опирается на палку. Воткнулись в книги о родном языке, как в "Отче наш". Деда эна!* Помилуй нас!
На окраине деревни церковь. Разрушена зло и воинственно. В сохранности несколько надгробий. Еще можно прочитать фамилии. Во дворе Мухарбек обнаруживает колокол. Он разбит. Дергает веревку с силой, и - о чудо! - колокол зазвенел. Поверженная церковь ожила.
...Так и не доехали до Кехви. Все хотела узнать, жива ли Варвара - осетинка. Муж - грузин. Четверо детей. Мы свиделись еще в ту грузино-осетинскую войну. Она хотела уйти из дома. Муж не пустил. Сказал: не расстанемся. Это был тяжелый период для семьи: убили свекра Варвары. Он пас коров. Убили - и все!
- Когда я узнала, что в соседнем селе вырезали целую семью, сказала дома: быть беде. Долго ждать не пришлось. Бог не простил то убийство, и с нами случилось горе.
Я все хотела спросить, почему на тебе, Варвара, убийство, в котором ты не виновата? Не спросила. Варвара знала что-то важное о жизненном устройстве, о чем не ведала моя душа.
Так вот, мало что понимаю в геополитических и стратегических интересах Грузии и России.
Но я скажу: никакие интересы не стоят человеческой жизни, зачем-то явившейся на этот свет по воле Божьей. Какая же это победа, если село превращается в прах. Это равно относится и к грузинам, и осетинам.
Мне рассказывали матери Беслана, какие сумасшедшие звонки шли от осетин, загнанных в подвальные помещения в ночь на 8 августа. Какой стоял вой стариков и детей: "Спасите нас".
Что успел крикнуть и крикнул ли старик-грузин перед тем, как пуля сразила его в инвалидной коляске?
Что сказала осетинка Лиза Хадури, бежавшая из села? В чем она была виновата на этот раз?
Пропадите вы пропадом! И те, кто начал войну, и те, кто принуждал к миру так, что на десятки километров тянется мертвая зона из разрушенных домов, где рождались дети и доживали свой век старики. Где сегодня воронье на пепелище. И кощунственный плакат: "Все для дома".
И - напоследок.
От Беслана никуда не уйдешь. И даже в Южной Осетии, переживающей эйфорию победы.
- Беслан - это жертва, принесенная во имя свободы Цхинвала, - сказал один человек. Я бы хотела назвать его имя, но не назову.
Сказал так, что я замерла.
Замрите и вы.
|
· 
Мелочь, но приятно - XXXIX, რა ვარდება, რა ფეთქდება, რა იწვის დიდ რუსეთში
