შეგძრავს.....
ვერას პორტრეტიც ვნახე....ის პორტრეტი, რომელზეც აქ საუბრობს


Сергей Параджанов, "Исповедь".
"Тбилиси - некогда Тифлис - отличается и отличался от всех других городов предрассудками.
Если курица кричит петухом - это к смерти.
Если зимой белым цветом зацветет вишня - это к смерти.

Тетя Аничка, женщина с зобом, в платье из черного сатина, догоняла черную наседку, прокричавшую петухом.
На белом снегу осталось красное пятно, над которым колыхался и взлетал черный пух.
Потом тетя Аничка схватила топор.
На балконах стояли соседи и требовали срубить вишню. Вишня зацвела зимой белым цветом.
Муж тети Анички, дядя Васо, прокуренный портной, пытался выхватить у нее топор. Валились, издавая странные звуки, оцинкованные тазы. Аничка проклинала, плакала, захлебывалась в слезах, вырывалась из рук портного Васо.
Из-за прокопченных зановесок выглядывала Вера, младшая дочь портного.
Вера - ее то и дело увозили в Абастуман1. В школу она ходила редко. Вера была высокая, красивая, выше всех в классе, с синими глубокими тенями под глазами. Вера, в лаковых плоских туфлях, с ранцем за спиной, появлялась на улице, и ее долго провожал тревожный взгляд Анички, матери Веры. Дети в школе упорно распространяли небылицу, будто бы Вера съела собаку2. В классе Вера сидела на одинарной парте. Черный большой репсовый бант подчеркивал ее бледность и красоту.
Сейчас Вера выглядывала из окна. Прокопченные кружевные занавески колыхались.

Аничка рубила ствол вишни, проклинала ее, плакала.
Крона вишни рухнула, завалив деревянный забор.
Тесно стоящим дворам срубленная вишня добавила пространства. Стало легче дышать. Все сразу оголилось и стало неподвижным. Черную зарезанную курицу никто не трогал. Ее обнюхивали собаки, кто-то бросал в них поленья, и собаки с визгом убегали от черной курицы, прокричавшей петухом.
Все чего-то ждали. В Тбилиси, городе предрассудков, предрассудки подкрепляются фактами...
Умерла Вера! Аничка то и дело теряла сознание. Жвания, лучший фотограф города, ретушировал портрет покойницы. Вера смотрела на нас, за ней, как два черных крыла, торчал плоский бант. Синие тени под глазами ретушер убрал и добавил улыбку, которую никто не видел на лице живой Веры. Улыбка на лице Веры появилась и в гробу.
Сестры Анички в черном шли к нашему дому. Мама была удивлена и огорчена. Женщины в трауре вошли в наш дом. Мама вынесла белый шелковый тюль (занавески), отмерила длину по росту Веры, добавила оборку надо лбом, отрезала острыми ножницами, пробормотав: "Швидобаши"3.
Предлагали деньги. Мама отказалась решительно. Женщины в черном запахнули платки, и за черными платками исчезла белая фата.
Все молча раскачивались на месте.
Мама убрала со стола остаток фаты и тайно от всех перекрестилась. Потом уложила меня на тахту, закрепила иголку на ковер и что-то начала причитать. Мама подчеркнуто зевала, заражая зевотой меня. Я послушно зевал и не хотел спать.
Утром мама, источая запах пудры и духов, заперла меня на ключ и пошла хоронить Веру.
Во дворах толпился народ, все пропускали солидных дам и венки в помещение, носили стулья, поднимая их над головой, венки вешали на заборах, на ствол срубленной вишни, потом снимали и давали девочкам в плоских лаковых туфлях, с плоскими бантами на затылках. Девочек выстраивали парами, объединяли венками. Я влезал все выше на окно, пытаясь увидеть происходящее. Все копошилось в тишине: носили стулья и венки, переставляли крышку гроба от одной стены к другой. Потом зазвенели стекла в галереях, раздалась духовая музыка. Над черной толпой несли Веру в образе "невесты Бога".
Вера, убранная нашей фатой, улыбалась. Черный бант заменили белым. Кто-то закрывал двери, кто-то кричал: "Шени пехи мдзиме икос"4.
Тучные, хорошо одетые дамы прижимали клеши своих юбок ридикюлями, брали друг друга под руки и пытались всей толпой идти в ногу под Бетховена.
В стороне от дам, с непокрытыми головами, шли вокруг Васо тучные мужчины в коверкотовых брюках (Васо был брючник).
Аничка в амфитеатре дворов и балконов еще раз потеряла сознание. Кто-то давал ей нюхать нашатырь.
Белая фата колыхалась.
Солнце отражалось в стекле отретушированного портрета Веры. "Невеста Бога" улыбалась.

Это все, что я помню о Вере.
Первая моя трагедия: "Похороны кружев, улыбка ретушера. И запах духов и пудры мамы".
Да... Это было ранней весной..."