the_lizard_kingხო, მართლა, რაო პარკერმა? : )
ეს კი, მაღლა თემაში დავწერე ამასწინათ, აქაც იყოს, რახან კერძოდ პარკერზეა საუბარი.
Про музыку Чарли Паркер говорил так: «Если тебе показалось, что ты сыграл неправильно,
сыграй еще. А потом еще. На третий раз всем покажется, что именно так и нужно».

"Music is your own experience, your own thoughts, your wisdom. If you don't live it,
it won't come out your horn. They teach you there's a boundary line to music. But, man,
there's no boundary line to art." (с) Charlie Parker
(Музыка - это твой собственный опыт, твои собственные мысли, твоя мудрость. Если ты это
не пережил, оно не выйдет из твоей трубы. Тебя учат, что для музыки существует ограничение.
Но, мужик, для искусства ограничения нет.)
Тэдди Блум, менеджер Паркера, человек, купивший ему кадиллак, который тот благополучно
просрал неделю спустя, и который говорил о Пташке: «Он был слишком умен, чтобы процветать»:
«Расскажу вам со всей откровенностью. Вот как он жил; никогда не знал, день сейчас или ночь;
ел всегда урывками, три-четыре раза в сутки трахался с тремя-четырьмя разными женщинами. Он
перетрахал больше белых женщин, чем вы можете себе представить… Это был человек, который
обращался со своим организмом чудовищно. Не знаю, что в нем находили женщины, он обращался с
ними как с грязью. Девицы охотились за ним. Иногда носились за ним по пятам из штата в штат.
Бывало я ему говорю: «Тут две цыпки хотят получить твой автограф». А Чарли отвечает: «Выбери
покрасивей и пусть приходит». Они обычно звонили мне, чтобы встретиться с Пташкой, и предлогом
как правило служило интервью для газеты, скажем, колледжа. Прошло много времени, прежде чем я
догадался, в чем дело.
Он всегда развлекался с ними в моем номере, потому что было очень опасно, если бы заметили, что
белая девчонка входит в комнату черного. Так что они приходили в мой номер, а потом туда являлся
Чарли… Я ему говорю, неужели ты не можешь не связываться с девицами моложе 18-ти? В основе всего
лежала ненависть Пташки к белым. Его лознугом было: просто человек, без цвета кожи. Трахнув
какую-нибудь, он выбрасывал ее из головы. Он старался иметь их как можно больше. Для него Чэн
(жена) не была белой, она была не такой, как все. Ое ее обожал, но это нисколько не мешало ему
спать с другими. Я несколько раз спрашивал Чарли: «Что ты получаешь от этого?» Он отвечал: «Это
мой способ показать миру, что нет таких понятий, как черный и белый». И он их мучил. Но всегда за
ним ходили стаями, стояли в очереди…
Я не осуждаю его сексуальные безумства, я даже восхищался его половой мощью. Он был тем типом
мужчины, которые представляется женщинам в сексуальных мечтах. Он никогда не останавливался,
никогда, никогда. Однажды я смотрел на спящего Птвашку, и вдруг у него во сне произошел оргазм
– парень делал это, даже когда спал.
Да, черт побери, как это он умел делать массу всяких вещей и как, черт возьми, он умел создавать
такую гениальную музыку?
Он никогда не считал себя гением. Равель писал ему, Прокофьев писал ему. Они хотели получить хотя
бы какие-то объяснения того, как, черт побери, он это делал? Большинство людей не понимало его
музыки, но им нравилась его бешенная техника.
…Когда я был на похоронах, мне в голову лезли всякие мысли… Я сидел в стороне от всех с ощущением
близости к какой-то святыне и неудержимо плакал, вспоминая нашу последнюю встречу. Это было на
10-й улице. Мы оба разделись догола. Пташка вынул из футляра сакс. Он был в таком «торче», что я
боялся, как бы он не рухнул замертво. Чарпли не подозревал, как сильно он был болен, - весь пылал,
ему было так жарко, что он не возражал бы, если бы с него содрали кожу. Так, голые, мы и играли.
Он убил бы меня, если бы я не принял участия в этом его капризе.
Я думал о том, как часто я играл ему на скрипке и как мы слушали пластинки Яши Хейфеца. Ему так
нравился Хейфец. Пташка говорил о нем: «Это единственный скрипач, у которого есть крик. И у него
величайший бит». Я вспоминал, как часто ему приходилось платить в отелях за прожженные одеялы и
пледы, потому что он всегда засыпал с горящей сигаретой. Я вспоминал, как нас почти поймала полиция
и как у него хватило наглости сунуть мне шприц, сказав: «Отделайся от него». Я думал о его
расписках на деньги, взятые у меня в долг, которых скопилось столько, что я мог бы оклеить ими
стены. Я думал обо всем этом и о том, что, если бы он был жив, я бы снова работал с ним, пожелай
он только того».